Жасмин в женской тюрьме с переводом

Человек, попавший в тюрьму даже на небольшой срок, может умереть просто потому, что заболеет, а его не будут лечить. И тогда его небольшой срок превратится в смертный приговор. В 2018 году, по данным ФСИН, за решеткой умерло 2929 заключенных.​

Леонид Агафонов

Леонид Агафонов несколько лет был членом петербургской ОНК – общественной наблюдательной комиссии, которая следит за соблюдением прав человека в тюрьмах и колониях. Он – автор проекта «Женщина. Тюрьма. Общество», в рамках которого осужденных женщин, заболевших раком, пытались освободить досрочно, чтобы дать им возможность лечиться, но чаще – просто умереть в человеческих условиях, в окружении родных. Агафонов снял документальный фильм об онкобольных из российских колоний, «Последняя Надежда». Главная героиня в нем Надежда Богданова, не дожившая до премьеры.

Мало кому повезло так, как ей: ее выпустили из тюрьмы раньше срока, она смогла лечиться, прожила на воле еще 2,5 года и умерла, попрощавшись с семьей. Но, если бы ее освободили вовремя, она бы не прошла все круги ада тюремной медицины, начала лечиться раньше и, возможно, не погибла бы.

Надежда Богданова. Кадр из фильма «Последняя Надежда»

Агафонов записал несколько разговоров с Надеждой – вот она сидит дома на кухне и рассказывает, как ей сначала отказали в освобождении, как на пять месяцев затянули положенную медицинскую проверку после операции, а когда она проверилась – оказалось, что у нее уже метастазы. И все равно она вспоминает о своем освобождении как о великом чуде и великом празднике – не только для нее, но и для всей колонии. Она говорит, как женщины не верили и сбегались к ней из всех отрядов, чтобы подтвердить слух о ее освобождении, – и ее лицо светится радостью. Рассказывает, как пришла к Богу, как, попав в тюремную больницу, исповедалась батюшке в своем страшном грехе (продавала наркотики), как он подарил ей молитвослов и она учила молитвы и молилась за всех, кто был рядом. И все время повторяет: самое страшное – умереть в тюрьме. Надежда смогла вернуться домой, в деревню Куровицы Гатчинской области, она рассказывает о своей нищей жизни на шесть тысяч, остававшиеся от пенсии по инвалидности, поскольку остальное высчитывали в счет присужденного при освобождении штрафа, как занимала у соседей – и ей верили, хоть она и цыганка: живет здесь много лет, и ее все знают. Потом она лежала в больнице, в паллиативном отделении, умирать ее привезли домой.

Мужчины, которых нам удавалось освободить, жили дольше, а женщины, выходя, были уже никакие, с ними невозможно было говорить

– Я вообще многим женщинам пытался помочь, но все они умерли в тюремной больнице, тогда еще не удалось пробить систему. А те, кто освобождались, жили, как правило, совсем недолго – я не успевал их записать. 2,5 года, которые прожила Надежда, это для нас рекорд, поэтому она и стала героиней фильма. Мужчины, которых нам удавалось освободить, жили дольше, месяцев по восемь, а женщины, выходя, были уже никакие, с ними невозможно было говорить. Надежду я начал записывать месяца через три после освобождения – идеи фильма тогда еще не было, хотелось просто зафиксировать то, что получилось – это можно назвать свидетельством. Свидетельством против системы ФСИН, против государства, которое так относится к людям. Там же в этой истории высвечивается масса проблем: и что женщин в тюрьме не лечат, не диагностируют, что их, смертельно больных, не освобождают, и они умирают. И что нет конвоя, чтобы их этапировать в лечебные учреждения, и что из-за того, что они лежат и умирают в больнице, другие не могут туда приехать на диагностику. С Надеждой было сложно, она же цыганка, они очень закрытые, недоверчивые.

– Вы только Надежде помогали?

– Я взялся помогать пятерым онкобольным женщинам – и суд первой инстанции отказал в освобождении всем. Тогда я нашел помощников, адвокатов, которые подали бы апелляцию. И пришел к Надежде взять у нее решение суда. Она отдала, а потом нянечка ей нашептала – зачем отдаешь, тебе оно понадобится, а он потеряет. И она забрала его назад. У нее было к нам недоверие, она не хотела с нами работать. Дефицит доверия – это беда всей страны, но в таком социуме, как тюремный, этот порог еще ниже. А срок подачи апелляции уже заканчивался, мы стали звонить дочери – в общем, с трудом удалось забрать у нее решение суда, и подать апелляцию все-таки успели. В суде ее представлял адвокат Виталий Черкасов, сотрудничающий с «Зоной права». Одновременно слушались дела еще трех девчонок, по которым ЕСПЧ предписал срочно принять меры медицинского характера, это так удачно совпало, что по апелляции Надежду освободили. Я обычно слежу за своими подопечными, и к Надежде я приезжал, иногда продукты привозил, зная, как скромно они живут. У дочки с мужем тоже проблемы были – еще когда был суд первой инстанции, они кредитов набрали, чтобы маму освободить, адвоката оплатить. И жили бедно, по-цыгански, радовались, когда брат картошки привезет. Обычно суды отказывают в освобождении, говоря, что этим людям терять нечего, они выйдут и снова будут совершать преступления, но у Надежды и в мыслях этого не было. Эти люди просто хотят пожить по-человечески, попрощаться с родными. Просто счастье, что мы смогли зафиксировать ее историю.

Перестали лечить заключенных со всей России, и это политика руководства, которому не нужна лишняя головная боль

Надежда Богданова – не единственная героиня фильма «Последняя Надежда». Да, если бы ее лечили вовремя, ей, наверное, спасли бы жизнь. И все-таки она прожила после освобождения еще 2,5 года, успела пообщаться с дочкой и внучкой. Случай Екатерины Нусаловой, тоже заключенной онкобольной, с большими трудами освобожденной в 2016 году, еще более трагический: суд не внял доводам врачей о том, что ее болезнь находится в терминальной стадии, что у нее двое маленьких детей, и только после представления ЕСПЧ ее все же освободили и отправили в Мурманск к родным. Екатерину поместили в паллиативное отделение мурманской больницы «Севрыба”, где она не прожила и трех месяцев, но все же успела покаяться и попрощаться с детьми. После ее смерти по статье «Халатность” под суд пошел врач – теперь уже бывший начальник филиала больницы имени Гааза Дмитрий Иванов. Уголовное дело возбудили после жалобы в ЕСПЧ о том, что Екатерине Нусаловой не оказывали в тюрьме медицинскую помощь. Но из фрагментов судебного заседания, включенных в фильм, можно заключить, что его вина не так уж очевидна. Доктор рассказывает, что в последние годы больницу сильно сократили, уволили многих сотрудников, что в ней перестали лечить заключенных со всей России и что это политика руководства, которому не нужна лишняя головная боль.

Афиша фильма «Последняя Надежда»

Леонид Агафонов тоже считает, что Иванов невиновен, а тех, кто действительно виноваты, так и не наказали.

– Когда мы выходили в суд, нам говорили: эти женщины получают лечение. Но, извините, витаминки и анальгин – это не лечение для онкологического больного. Одна из главных проблем – нет конвоя для этапирования на лечение. Ну, так есть же другие формы: если человек так страшно заболел, посадите его под домашний арест, наденьте браслет, пусть он в клинике лежит. Не такие же они мерзавки, что сразу – да с такими болезнями – побегут что-то нехорошее делать. И еще одна большая проблема: после того как освобожденные женщины умерли, все их родственники отказались давать интервью. Для них проблема решена, они говорят, что хотят все это забыть. Я им говорю: я занимался вашей матерью, дочерью, сестрой – почему вы сейчас не можете сказать о них пару добрых слов? То есть мы работаем бесплатно для этих родственников, а они решили свою локальную проблему – похоронили родных, получили компенсацию через ЕСПЧ, но они не понимают, что их реакция, их добрые слова могли бы помочь другим больным заключенным, чтобы их отпускали почаще. Я считаю, что это скотство, подлость и по отношению к своим умершим родным, и по отношению к нам, людям, которые их защищали, и по отношению к другим заключенным. Люди очень разобщены, работаешь – и в итоге получаешь равнодушие. Даже не равнодушие – отрицание: зачем ты приходишь, умный, красивый, и мешаешь нам жить? Мы деньги получили, и теперь это ваши проблемы. Я хотел сделать последнюю съемку про то, как жила Надежда, но дочка отказала – говорит, извини, ты уже у нас снимал, а теперь мамы нет, я беременна – не хочу.

По словам адвоката Виталия Черкасова, представлявшего при подаче апелляций интересы и Надежды Богдановой, и Екатерины Нусаловой, после их освобождения и суда над начальником больницы имени Гааза в ней все же кое-что изменилось.

Адвокат Виталий Черкасов

– После многочисленных смертей онкобольных заключенных в больнице имени Гааза члены ОНК с помощью журналистов подняли эту тему на федеральный уровень, и во ФСИН были приняты некоторые меры. В больнице появились онкологи, и теперь, когда у них нет возможности лечить больных надлежащим образом, они стараются их помещать в специализированные городские клиники. После смерти Екатерины Нусаловой я участвовал уголовном деле Дмитрия Иванова, тогдашнего начальника больницы имени Гааза, представлял интересы брата Нусаловой, признанного потерпевшим. Иванова обвиняли в том, что при отсутствии возможности эффективно лечить Нусалову он не отправил ее в одну из городских клиник. Но я не мог безоглядно поддержать обвинение, я увидел, что следствие пошло по легкому пути, назначив Иванова «стрелочником”. А на самом деле он как раз пытался достучаться до руководства, до начальника МСЧ 78, указать, что в больнице нет ни врачей-онкологов, ни лицензии для лечения онкологических больных, и в результате он попал в опалу, его даже на работу не пускали, пропуск аннулировали. Когда возбудили уголовное дело, наверняка думали, кого отдать на съедение, – и отдали Иванова. Хотя из материалов дела следует, что основная вина лежит на лечащем враче и далее по служебной лесенке – начальник отделения, зам начальника больницы по лечебной работе и уже в последнюю очередь Иванов. Но установлено, что, когда в больницу поступила Нусалова, он на работе практически отсутствовал, был в отпуске. Иванова оправдали. Правда, прокуратура с этим не согласилась, подала апелляцию, несколько заседаний уже прошло. Но тут виновата вся система. На суде допрашивали рядового врача, который с ужасом говорил: из-за всех несостыковок, отсутствия конвоя, невозможности вовремя отвезти больных в городские больницы люди у нас умирали на руках. Говорили, что надо было доходить до руководства ФСИН, чтобы решить вопрос, можно ли направить больного заключенного в городское учреждение, и за это время больной умирал. После таких показаний врачам можно было только посочувствовать. Они делали все, что могли, но могли они только дать обезболивающее.

Марина Клещёва отсидела 11 лет и хорошо знает, что такое тюремная медицина.

Марина Клещёва. Кадр из фильма «Последняя Надежда»

– Гроб в тюрьме – это страшно, смерть в тюрьме – это страшно. Сначала один, потом другой, тут уж суеверие срабатывает – есть два гроба, значит, будет третий. У меня это на всю жизнь осталось: когда мы, молодые девчонки, подглядывали в щелку, как человека выносили из туберкулезной камеры, и мы знали, кого выносят. Когда я сидела в Орловской колонии, у нас с лечением было очень плохо: нет ни аппаратуры, ни квалифицированных врачей. Когда уже совсем край, тогда, может, тебя и вывезут к какому-то врачу, но не факт, что туда не поступит указание сказать, что у тебя все нормально. Никто не хочет возиться, тратить время, деньги, конвой, бензин – и это происходит повсеместно, – рассказывает она. – Недавно в Рязанской колонии умер заключенный Кулебякин, парень 32 лет. Все говорили, что он симулирует, а он похудел на 40 килограммов, но его даже в таком состоянии умудрились посадить в ШИЗО на семь суток, в результате парень умер. Я написала об этом пост в фейсбуке, этим занялась «Русь сидящая”, но, к сожалению, родственники не захотели этим заниматься – это, конечно, очень плохо. У нас вроде по закону нельзя дважды наказывать за одно и то же, но получается, что наказывают постоянно – самое главное, лишением здоровья, ну, и пытками разными, и моральными, и физическими. Человека пытаются превратить в амебу, а кто не сдается, тот гибнет. И кто не сопротивляется, тоже гибнет. А зэки, как мы знаем, почти никому не верят, сопротивляемость у них очень низкая. Когда я сидела, в 2000-х годах, это было золотое время правозащиты, Лёня Агафонов и другие очень много сделали для того, чтобы нам захотелось стать людьми. А вот когда мы освобождались, стало меняться начальство, перестали пускать правозащитников, всех построили, гайки закрутили. Главное, чтобы зэки все время помнили, что они никто и звать никак. А в случае чего всегда есть процент на смертность.

Ночью она умерла, и никого из родных рядом с ней не было

Я помню, у нас девочка была, Наташа, 28 лет, она ходила, ее все время рвало. Дочка учительницы, вышла замуж, он оказался наркоманом, у него нашли наркотики, она взяла вину на себя. Такая образованная, интеллигентная была, совсем не для тюрьмы. В общем, ее рвало все время, мы ее на швейной фабрике все время выводили и укладывали на края тканей. И только обезболивающие от желудка ей дадут – и все, иди на фабрику. У нас сердце разрывалось, когда она ночами ходила в туалет, и ей было всегда плохо. А жаловаться лишний раз не шла – не верила, что на ее жалобу обратят внимание. В общем, девочка умирала в санчасти от гепатита, печень у нее буквально развалилась. А еще до этого в отряде был день открытых дверей, к ней приехала ее мама, просто необыкновенная, с ее детьми, двумя мальчишками прекрасными. Приятно было смотреть на этих людей, совершенно не из уголовного мира – никаких матов, никакого курева. Бригадиры ей все время говорили: ты косишь, они же так настроены, что никаких поблажек. Ну, а когда бригадир поняла, что Наташа не притворяется, было уже поздно. Потом мне сказали, что она в санчасти – я к ней прибежала, она уже еле говорила. Я говорю: ты что тут лежишь, мы еще с тобой споем, я песню тебе сочинила… Но когда я вышла, сказала всем – она умирает, мы ее теряем. И ночью она умерла, и никого из родных рядом с ней не было.

По данным ФСИН, за последние пять лет смертность заключенных от заболеваний снизилась на 33%. Подводя итоги Всероссийского совещания руководителей медико-санитарных частей уголовно-исполнительной системы (УИС), замдиректора ФСИН РФ Валерий Максименко сообщил, что если в 2017 году в России умер 3071 заключенный, то в 2018-м умерло 2929 заключенных, то есть за год смертность от болезней снизилась на 11%. Однако в докладе Совета Европы 2017 года отмечается, что Россия остается лидером среди европейских стран по числу смертей и самоубийств среди заключенных.

Работа за чай, СПИД, однополая любовь: Чем живет женская зона 112.ua 09:3309.12.2018

Лига коррупции

Программа «112 Украина»

Вместо модных нарядов они одевают бушлат, а на голову – пуховый платок! Спят на нарах — это приваренные к полу железные лежаки. И каждый день работают за копейки. Наши журналисты посетили несколько женских колоний. Мы покажем, почему рабынь держат в невыносимых условиях, и кто наживается на рабском труде осужденных

Путь в тюрьму начинается с СИЗО. Женщин держат в отдельных корпусах. Харьков. Через местный изолятор ежегодно проходят тысячи арестантов. Кто-то транзитом, когда по этапу перевозят из одной тюрьмы в другую, а есть такие, что годами ждут на судебный приговор. Их называют постояльцы.

В Харьковском СИЗО сейчас находятся более двухсот женщин.

Длинный тюремный коридор, тусклый свет. За нарушение режима женщин также бросают в карцер. Условия на яме не лучше, чем у мужчин. Крошечная комнатка с высоким потолком. Табурет приварен к полу. Прогулки или даже книги запрещены.

В одной из камер – арестантка с маленьким ребенком. Женщина родила уже в неволе. Кто сидит с детьми, то держат отдельно. Камера похожа на квартиру. Даже готовить на электрической плитке можно.

Паренек с пеленок знаком с тюремным бытом. Весь день в камере, на улицу разрешают выходить только на 2 часа. Когда мальчику исполнится три года, его от матери заберут. И отдадут под опеку родственникам или в детский дом.

В других камерах, или как их называют здешние, домах – типичная тюремная атмосфера. Бетонный пол, двухэтажные железные нары, сигаретный душок. Старенький телевизор – богатство невольниц. Пенсионерки, молодежь, и даже иностранки уживаются вместе. Катя – тюремная знаменитость. Она выглядит максимум на 40, а на самом деле ей 70! В узкоглазой бабы Кати серьезная статья. Обвиняют в организации незаконной перевозки вьетнамцев через границу.

Новости по теме

• Закулисье украинских тюрем: Как осужденные со СПИДом и туберкулезом зарабатывают чиновникам миллионы 09:5907.10.2018

После приговора суда женщины отправляются в учреждения отбывания наказаний. Места со своеобразной субкультурой.

В Украине 11 колоний для женщин. В общем примерно 1,5 тысячи невольниц. Тех, которые ранее не были осуждены, называют первоклашками, рецидивисты на жаргоне – бывалые. В мужских колониях есть блатные, у женщин есть свой аналог. Жучка.

* * *

Исправительная колония № 65 в Полтавской области. Одна из крупнейших в Украине. Здесь отбывает наказание три сотни женщин. Большинство – рецидивисты.

Это от внешнего мира тюрьму отделяет стена и колючая проволока, а изнутри тюрьма скорее на рабочий городок смахивает. Здесь огромные швейные цеха. Выпускают матрасы, постельное белье и униформу для военных. Осужденные шьют даже медицинскую одежду.

112.ua

В кладовых стратегический запас медицинских масок. Более ста пятьдесят тысяч. Когда вы будете покупать в аптеке маску – знайте: он скорее всего из колонии.

Покорные рабы – это дешевая рабочая сила. Зарабатывают они примерно по 150 гривен в месяц. Деньги на руки не выдают, а переводят на специальный счет. Тратить гривны можно только в местном магазине. Обувь женская 35 гривен, каблук есть. Трусы стоят 23 гривны.

Однако больше чем деньги здесь котируется условно-досрочное освобождение. Поэтому и работают покорно за хорошее поведение. А кому-то за работой время быстрее бежит.

Ольга второй раз сидит за убийство. Ей дали 14 лет. Как и многие из здешних, считает себя невиновной. Целыми днями она вышивает рубашки. Бирок на одежде, изготовленной в колонии, нет. Хотя, согласно закону, на всей продукции должен быть указан не только город, где расположена колония, но и написано, что сделан товар руками осужденных.

От работы освобождены только пенсионеры. Таких здесь несколько десятков. Им выплачивают только половину пенсии, остальные, согласно закону, высчитывает колония на собственные нужды. Весь свой день они проводят в бараках перед телевизором. В тюрьме бабушек называют «карательный отряд».

112.ua

• Закулисье украинских тюрем: Подпольные заводы и шикарные особняки куратора тюремных производств 16:5924.09.2018

Живут здесь в огромных комнатах, где помещается с десяток человек. Вместо нар – обычные кровати. А осужденным даже разрешено пользоваться косметикой.

Эта колония на фоне других – образцово-показательная. Сюда мечтают попасть едва ли не все осужденные. В других тюрьмах тюремная жизнь имеет совершенно другие реалии.

* * *

Среди осужденных эта тюрьма имеет плохую славу. И они готовы давать взятки, лишь бы не попасть сюда. Потому что здесь едва ли не худшие условия и надо вкалывать на подпольных производствах. Это 44 женская колония в Чернигове.

Впечатление, как будто попадаешь во времена Советского Союза. Вокруг все серое, женщины закутаны в фуфайки и пуховые платки. Косметика и чистое белье здесь – невероятная роскошь.

Это единственная колония в Украине, где администрация запретила женщинам пользоваться пододеяльником. Хотя это незаконно.

Периодически женщины переживают так называемый шмон – в переводе на доступный язык это: проверка и полный осмотр. Процедура довольно унизительная. «Два оперативника с пищалкой, ставят нас на растяжку, раздевают при всех, и я должна приседать, они там заглядывают», — говорит одна из осужденных. В потаенных местах человеческого тела ищут наркотики и телефоны. «Нас еще водят на женское кресло, там тоже обзор. Унизительно. Потом еще голой при всех контроллерах обыскивают», — добавляет осужденная.

Согласно закону, делать подобные обзоры могут только медики. Но за колючей проволокой своя реальность. Бытовые условия тоже далеки от идеала. Горячая вода – дефицит. Банный день – раз в неделю. Туалет на жаргоне называют – дючка.

В тюремную столовую даже страшно заходить, не то что есть. На стенах сырость, обваливается штукатурка.

Пайка хлеба, кусочек рыбы и сверху опять хлеб. Такую еду здесь называют тюремный гамбургер. Запивают чаем из пластикового ведерка из-под майонеза.

112.ua

Посреди столовой прямо в полу – помойная яма. Туда сбрасывают баланду. И добро не пропадает. Потом ее вывозят свиньям.

Эта колония рассчитана на 900 человек, но сейчас здесь находится лишь 200. И это значит, что работать надо за четверых.

И администрация упорно не хотела пропускать журналистов на промзону. Этот цех называют – пушилка. Специальные машины измельчают разный хлам в пыль. Орудия труда как в первобытном строе.

Окурки, секонд-хенд – все это измельчают и набивают в матрасы. Директор производства признается – покупателей хоть отбавляй. Вся Украина не догадывается, на каких лохмотьях спит. За день могут набить до 200 матрасов.

На одном изделии колония зарабатывает 200 гривен, если матрасов 200, то за день будет – 40 тысяч! Осужденные же получают копейки.

Следующий тюремный бизнес, может, не столь доходный, но вы точно этим пользуетесь и это может нести угрозу вашей жизни.

Директор производства выкручивается как может. Наши журналисты разоблачили схему, как в тюрьмах по всей стране больные СПИДОМ и туберкулезом осужденные расфасовывают пищевые продукты.

Знайте, фактически весь лавровый лист, который вы покупаете в супермаркете или магазине, что бы не было написано на этикетке – на самом деле – «мейд ин зона».

Однако черниговские тюремщики пошли еще дальше. Здешняя лаврушка идет на экспорт в Евросоюз.

«Если есть этикетка, на которой указано несколько языков разных стран, значит заказывали с перспективой, что в эти страны оно будет точно экспортироваться. Это международная контрабанда», — говорит адвокат Иван Либерман.

В цехах почти тонна специй, которые еще нужно расфасовать. И более 300 тысяч уже готовых упаковок.

На стенах хозяйничает грибок. На полу среди грязи лежит товар. И самое страшное, что на производстве работают больные люди.

Одна из ВИЧ-инфицированных женщин убеждает, недавно порезала себе вены прямо на производстве. Осужденные таким образом выражают протест. На рабочем месте валяются бутылочки из терапии от СПИДА. Больные туберкулезом также без работы не сидят.

Инна, наши журналисты отыскали ее в тубдиспансере. А еще недавно она с открытой формой туберкулеза фасовала продукты питания в черниговской колонии.

Одной лаврушкой работа не ограничивалась. Фасовали также горчицу. Продавать такие продукты, а тем более употреблять – опасно. Злосчастные бактерии могут подхватить покупатели, предостерегают медики.

Администрация выкручивается как может, уверяет это легальное производство. Мол, имеют договоры с торговыми марками. А деньги дороже, чем здоровье людей.

Но журналистам никаких документов так и не показали. Мы вызвали полицию и прокуратуру. Правоохранители открыли производство по статье «нарушение законодательства о труде». Потому что осужденные работали даром.

Наказание за это преступление – мизерный штраф.

* * *

Качановская колония в Харькове. Та самая, где отбывала наказание Юлия Тимошенко.

Это единственная в стране тюрьма, где содержат пожизненно заключенных женщин – на жаргоне – пежешниц.

И экскурсию тюрьмой наши журналисты начали с промзоны.

Здесь шьют фактически все: от детской одежды до военной формы и бронежилетов.

Более двухсот швей приносят немалый доход. Постельное белье, одеяла, подушки. Вы и не догадываетесь, что самые известные торговые марки родом из харьковской тюрьмы.

Колония имеет заключенные договора с торговыми марками. И это производство официально приносит колонии немалый доход. За год получается почти семь с половиной миллионов гривен.

112.ua

Пожизненно заключенные тоже работают, но изолированно от других. Они кроят и сшивают наматрасники.

Все они сидят за убийства. Истории как под копирку. Муж пьяниця, распускал руки и однажды она не выдержала. Алкоголь добавил смелости схватить нож. Так было и с Валентиной.

Секция, где держат пожизненниц, больше напоминает общежитие. Единственное различие – на улицу нельзя выходить, когда вздумается.

Опрятные комнаты, застеленные кровати, и телевизор.

Наташа молча вяжет носки детям-сиротам. Спицы запрещены, вместо них ампулки из-под ручек. Своих двух детей женщина утопила в колодце.

За убийство двух мужчин сидит Марина. Дома были гости, выпивали, двое мужчин набросились на ее сожителя. А дальше в памяти Марины – провал. Когда Марина пришла в себя – увидела свои окровавленные руки и два трупа.

Мужчина, ради которого она бросилась в бой, ее бросил.

По состоянию на начало 2018 года в Украине 21 женщина отбывала наказание пожизненно. Из них 18 раньше за решеткой никогда не сидели.

Осенью 2016-го нардепы рассматривали законопроект, который мог отменить пожизненное заключение для женщин. Но голосование провалилось.

Через двадцать лет отсидки каждая из таких заключенных имеет право просить президента о помиловании. Это пока единственный способ увидеть желанную волю. За все годы независимости в Украине помиловали лишь одну пожизненно заключенную женщину – Любовь Кушинскую. Она вышла на свободу в апреле 2018-го. В целом за решеткой Кушинская провела почти 28 лет.

* * *

За массивными воротами на территории тюрьмы есть изолированный отдел. Заходить туда смертельно опасно. Это збаражская колония возле Тернополя. Единственная в Украине, где лечат туберкулез у женщин. Это очень распространенная в тюрьмах болезнь. Сейчас здесь 120 пациентов. Минимум полгода, а именно столько длится курс, им запрещено выходить за эти стены.

В отделениях прохладно, столбик термометра с трудом дополз до 13-ти градусов.

Чтобы посмотреть, в каких условиях лежат тяжелобольные, журналисты одевают на себя защитные маски.

Войдя сюда без респиратора, можно с легкостью подхватить туберкулез. В этой палате лежат больные на открытую форму. Ирине – 31. Получила 5 лет за кражу продуктов из супермаркета. Болячку подхватила еще на свободе, но в диспансер ее перевели лишь несколько месяцев назад. А до того сначала в СИЗО, а потом в Днепровской тюрьме она почти год дышала на других арестантов.

На тубнарах – так на жаргоне называют больницу – все кровати заняты. Наряду с туберкулезниками, в соседних секциях держат обычных осужденных. Вот они выстроились в столовую. Наши репортеры тоже идут посмотреть, чем кормят заключенных. К трапезе приглашаем и начальника. Сомневаться ему по статусу не положено. Поэтому вынужден брать поднос.

Осужденные замерли – еще не было такого, чтобы руководство с ними за одним столом сидело.

Заставить себя съесть хоть что-то нашей журналистке очень трудно. А начальник подает пример. Такого представления женщины еще не видели.

112.ua

После обеда женщины отправляются на производство. Здесь, как и повсюду, шьют одежду. Платят мизер.

На складах мы отыскали множество рулонов ткани. Администрация выкручивается: это заказчик забыл забрать.

А еще, рассказали осужденные, руководство колонии обманывает заказчиков – списывают ткань и продают налево.

А это еще одно сомнительное производство. В промерзшем цеху крутят похоронные цветы. За день каждая работница должна собрать полторы тысячи цветочков. За одну штуку платят полкопейки.

* * *

Днепропетровская область, город Покров. Исправительный центр № 79. И нашей съемочной группе здесь не рады. Внутрь не пускают.

Согласно закону, помощники народных депутатов могут в любое время вместе с журналистами попасть на территорию колонии. Но здесь руководство колонии на проходной поставило часового.

О нарушении пришлось сообщать в приемную заместителя министра юстиции Дениса Чернышева.

Двери колонии моментально распахнулись.

В Покровском исправительном центре отбывают наказание женщины. Их здесь 70. И столько же часовых.

Это колония с самыми легкими условиями содержания. Здесь сидят осужденные за мелкие преступления.

УДО – это условно-досрочное освобождение. Быстрее можно выйти за хорошее поведение. А точнее – свободу надо заработать. В исправительном центре есть огромный швейный цех.

Согласно закону, осужденные могут работать только по желанию и за деньги. Но в здешней тюрьме свои правила. Хочешь выйти по УДО – работай. И бесплатно.

«Я здесь сижу уже 11 месяцев, и мне никто не заплатил ни копейки», — жалуется осужденная Наталья Кучерова.

112.ua

Даже больше, оказывается, что невольницы, которые работают на производстве колонии, еще должны доплачивать.

Самая большая должница – Марина Постовитюк. Она уже два года безвозмездно пашет на швейке. «Никакой зарплаты за два года не получала, но есть задолженность 16,5 тысяч», — говорит она.

Вместо денег администрация осужденным иногда сигареты и чай подбрасывает. «Зарплата — утром 2 сигареты, вечером 2 сигареты и стакан чая. За переработку дали по 5 прокладок и по 5 кусков печенья», — добавляет осужденная.

И оказывается, что батрачить даром в швейном цехе — это еще не самое худшее. Ежедневно 30 осужденных отправляют работать на «горячку». Так называют карьер Никопольского завода ферросплавов.

Этот поезд рабыни называют «рейс». С верхушки карьера из цистерн выливаются тонны раскаленной стали. «Сплав с температурой 1200 градусов они выливают, а мы внизу бьем это. Там горячо, у нас тапочки плавятся. Оранжевая жижа стекает к нам, ну, может, за 30 метров», — говорит осужденная Вера Бохонко.

112.ua

Затем застывшие глыбы осужденные женщины разбивают вручную.

Каждый день Вера Бохонко бьет огромным молотом по камням. Ее работа не всем мужчинам под силу. «Кувалда весит 10 килограмм. Ночью руки крутит так, что невыносимо. Мы берем мазь и мажем, чтобы не крутило», — добавляет осужденная.

За день Вера должна набить аж 10 т глыб. Наталья и Мария на карьере работают «носильщиками». Они складывают измельченный сплав. Огромные глыбы женщины носят в руках. Камень может весить и 30 килограммов.

«Девушки носят камни, и у них от этого шрамы всякие, раны на ногах, на руках», — говорит Вера Бохонко.

Ежедневно каждая бригада должна выполнить выработки.

«Нас 13 человек, значит, должно быть 13 ковшей. В ковше около тонны. То есть до тонны каждая женщина должна выполнить норму», — говорит осужденная Мария Еременко.

За невыполнение плана светит карцер. «В ДИЗО была 7 суток. За то, что ношу маленькие камни. Кто-то доложил начальнику колонии, а он выписал нарушение режима», — говорит осужденная Анастасия Серова.

Вкалывают в карьере без выходных, с утра до заката. Даже для больных поблажек нет.

На бумаге невольницам зарплату начисляют, но на руки никто не получил ни копейки. Как и в швейном цехе, здесь все должны тюрьме. «Не знаю… я, например, расписалась за 1400 с копейками и ничего не получила на самом деле. Еще и 7295 грн у меня минус», — говорит Вера Бохонко.

Всю зарплату осужденных колония оставляет себе. С невольниц высчитывают деньги за коммунальные услуги и еду.

Завтрак и ужин высчитывают по 800 грн в месяц. Отказаться от пищи осужденные не могут.

Все эти женщины оказались за решеткой за не слишком серьезные преступления. И теперь они в настоящем рабстве, где вынуждены безвозмездно вкалывать. Невольницы сами признаются, что после такого исправительного центра на свободу они выйдут озлобленными зечками.

«Здесь более агрессивным становишься, хочется просто той кувалдой дать кому-то из них по голове. Можно сесть и срок заработать еще больше. Нас просто провоцируют. Вообще дурдом», — признается Вера Бохонко.

Уже в Киеве о выявленных в Покровском исправительном центре нарушениях мы рассказали заместителю министра юстиции Денису Чернышову. Но куратор пенитенциарной системы ответил, что бороться со злоупотреблениями – это работа прокуроров.

«Пусть компетентные органы это проверят, мы, как всегда, никого не покрываем, если виновны — люди будут привлечены, если невиновны — что об этом говорить», — поясняет Чернышов.

112.ua

А чтобы действительно виновных привлекли к ответственности, о всех фактах злоупотреблений в исправительном центре мы сообщили в Генеральную прокуратуру. После нашего обращения представители Генпрокуратуры поехали в Днепропетровскую область.

Правоохранители подтвердили: заключенные работали, словно рабы, никакого трудового договора не было.

«Никаких трудовых договоров, я это констатирую, и нам начальник учреждения это подтвердил. И я обязал его написать на себя объяснение, и он четко указал, что в отношении каждого, кто работает на заводе, трудовых договоров нет», — говорит прокурор ГПУ Руслан Яцкевич.

Дальше больше. Ферросплавный завод зарплату осужденным начисляет, но к невольницам деньги не доходят.

«Ну, такое я первый раз вижу… Так, чтобы такие отчисления… и такую бухгалтерию «в кавычках» я первый раз вижу. Ферросплавный завод перечислял на каждую из этих 30 осужденных более 7 тысяч гривен в месяц, а после всех отчислений они должны были 2, 3, 7 тысяч гривен каждая», — признается прокурор ГПУ Михаил Кандыба.

Руслан Яцкевич добавляет, что, мало того, прокуроры узнали, что начальник учреждения хотел уже после отбытия срока наказания из бывших узников взыскивать средства.

По выявленным фактам Генпрокуратура возбудила два уголовных производства: о грубом нарушении законодательства о труде (за это светит лишь штраф) и о торговле людьми (это преступление предусматривает от 3 до 8 лет заключения).

Между тем невольницам Покровского исправительного центра зарплату до сих пор не платят. На карьере они пашут даром.

* * *

Не работой единой живут осужденные женщины. Пока воля витает лишь в мечтах, в кутузках они устраивают личную жизнь.

Романы с представителями администрации, конечно, бывают. Но чаще всего женщины крутят шуры-муры между собой.

Женщин, которые брезгуют отношениями с себе подобными, называют натуралки. Они, как правило, имеют небольшие сроки заключения и сидят впервые. Настя одна из них. Рассказывает о тюремных подкатах.

«Если видишь открытки, шоколадки, игрушки, не бери их в руки. Если взяла в руки шоколадку, ты уже дала ответ. На взаимную симпатию», — говорит осужденная Анастасия.

А еще за решеткой, как и, конечно, на свободе, любовь тоже продается. Только вместо валюты здесь сигареты, чай и одежда.

«Кому-то идет помощь со свободы, а кому-то нет. А курить хочется. Предоставишь сексуальные услуги, и у тебя все будет», — говорит бывшая осужденная Марина.

Марина провела за решеткой десять лет и на себе испытала все тонкости пребывания в женском коллективе. Бывшая осужденная откровенно говорит о том, как в тюрьмах ЭТО происходит.

«Не обязательно заниматься сексом в постели лежа. Там где угодно занимаются. Собаки и на улице этим занимаются», — говорит она.

Если пара живет в одном бараке, то их кровати ставят рядом, занавешивают одеялами и получается любовное купе. Администрация на такой шалаш закрывает глаза.

Две половинки – так называют пару, где обе остаются женщинами. А еще есть верх-низ, где одна из партнерш примеряет на себя роль мужчины.

«Та, которая играет роль мужа, называет себя кобель. Ходит по-другому, манеры, тактика разговора. Они стригутся налысо или коротко», — говорит осужденная Анастасия.

В тюрьмах иногда возникают настоящие шекспировские страсти, когда подружку пробуют отбить.

У этой пары все серьезно. Едят за одним столом, работают в одном цехе. Живут они в разных бараках, любовное купе построить не могут. Поэтому, возможность побыть вдвоем ищут в другом месте.

Лиза в этой паре – муж, Марина, соответственно, осталась женой.

Марине только 31. А она уже отмотала 12 лет за убийство. Ее избраннице Лизе почти 50, она типичная рецидивистка, всего 36 лет на нарах. Какая она – жизнь за колючей проволокой – женщина толком и не знает.

Она профессиональная карманная воровка – собственное мастерство демонстрирует на нашей журналистке.

В последний раз ее задержали, когда воровала пьяной. В таком состоянии мастерство теряется.

За несколько месяцев Лиза выйдет на свободу. Марине осталось отмотать еще три года. К тому времени Лиза на свободе хочет обзавестись жильем, чтобы как положено встретить свою половинку.

И, как признаются сами бывшие осужденные, тюремные союзы на свободе преимущественно долго не держатся.

А пока они наслаждаются последними моментами вместе. Администрация на такую любовь закрывает глаза.

Более того, осужденные надеются, что им официально разрешат селиться парами. Европейские взгляды на сексуальную ориентацию в тюрьме распространяются быстрее, чем в целом в Украине.

И в отличие от мужских тюрем, однополые отношения среди женщин не осуждаются. В женских колониях в основном нет тюремной иерархии.

Их отсидка – это работа в холодных цехах, свободное время перед телевизором. И желание побыстрее выйти на желанную волю.

А пожизненно заключенные даже когда играют в нарды – это самое популярное занятие в тюрьме – через кости гадают: когда примут закон, который отменит пожизненное заключение для женщин.

Что творится за высокими стенами женских колоний в России, 33-летняя Галина Воробьева знает не понаслышке. На счету матери троих детей — два срока в Ленинградской и Можайской колониях. Блатные расклады, борьба за выживание, лесбийская любовь и разлука с детьми — лишь малая часть того, что она видела за решеткой. И хотя о своих отсидках заключенные говорят неохотно, Воробьева согласилась побеседовать с «Лентой.ру» и рассказать подробно о жизни в женской колонии.

Галя родилась в Рыбинске, что в Ярославской области. Родители развелись, когда она была совсем маленькой; девочка осталась с матерью. Потом мама умерла, и десятилетняя Галя попала в детский дом. У отца к тому времени была другая семья. В 16 лет Галя Воробьева выпустилась из детского дома со специальностью портной-закройщик, стала жить самостоятельно: тусовки, легкие наркотики, друзья — и никакого контроля. Потом появились героин и амфетамин.

«Меня закрыли»

В жизни каждого наркомана бывают периоды просветления. Я вышла замуж, родила дочь и сына. Но потом срыв, тянет обратно, хочется движухи. Уходила из семьи — вечеринки, тусовки, — потом возвращалась. Две-три недели отсутствия были для меня в порядке вещей. В 2007 году органы опеки лишили меня родительских прав. Мой отец оформил опекунство на моих детей, несмотря на то, что мы не общались. Видимо, у него было чувство вины за то, что отстранился в свое время от моего воспитания. С мужем мы к тому времени уже развелись.

В 2010 году была еще одна попытка начать нормальную жизнь. Я устроилась на работу, попыталась стать нормальным человеком. Перестала колоться, но начала пить. Просто заменила одно другим. Когда выпиваешь, легко заводить новые знакомства. Так у меня появилась компания. Новые друзья воровали, занимались грабежами, мошенничеством. Я тоже начала красть. Очередная пьянка, отобрали у кого-то телефон и деньги, завели дело. Но тогда мне дали шанс — отпустили под подписку о невыезде. А я не оценила этого, прямо под подпиской, в той же компании, снова совершила грабеж — и меня закрыли .

В СИЗО провела восемь месяцев. После общения с уголовниками в своей компании я была наслышана про порядки. Есть такое понятие — семейничество: подружилась с двумя сокамерницами, мы вели общее хозяйство, делились продуктами, с остальными были ровные отношения.

«Женщины-зечки — тревожный контингент»

В 2012 году я получила три года, и меня отправили в женскую колонию в Ленинградской области — Ульяновка называется. Женщины вообще сложные создания, а женщины-зечки — это тревожный контингент, психика у всех нарушена. На зоне авторитет у «кратких» — это неоднократно судимые.

Залог успеха на зоне в том, чтобы «хорошо сидеть». А что это значит? Чтоб не наезжала администрация, чтоб ровные отношения с зечками. Ты должна уметь за себя постоять. Я вот уверенная в себе, физического давления на меня было мало, в основном моральный пресс. Напряжение каждый день, потому что каждый день ты должна отстаивать свои права: на место в комнате питания, в каптерке, на розетку, в курилке, ну и так еще по мелочи. Но если рот не открывать, если не можешь отстоять свое мнение, разрулить ситуацию, то тебя чморят. Делают разные пакости: бойкот процветает, тебе говорят все, что о тебе думают, могут подложить запрещенку — духи, цветные вещи. На воле это мелочи, а там это взыскание, и если его получишь, то уже не можешь выйти по УДО. А выйти все стремятся. Но если ты чмо, то сами зеки будут ставить тебе палки в колеса.

Вышла из карантина, мне выдали форму 52 размера, а я ношу 44-й. Это пиджак-юбка, пиджак-брюки. Одна дама предложила мне ушить форму за блок сигарет и стограммовую банку кофе. Отдала ей форму, а она «задинамила»: две недели я не могла ее найти, потом наконец-то отловила в курилке и вежливо спрашиваю: «Что за дела?» Она давно сидела и, видимо, решила на новенькой отработаться. Ответила мне: «Ты кто такая? Иди гуляй». Годы общения с уголовниками и наркоманами на мне сказались, и я надавала ей. Через пару часов дамочка принесла мне ушитую форму и вернула сигареты. Так я получила свое первое взыскание.

Мне повезло очень сильно: наш бригадир Яна, которая 16 лет отсидела, оказалась моей землячкой. Есть негласное правило: земляки помогают друг другу. Она грамотно руководила, могла договориться с администрацией, все к ней шли за помощью, хоть она и строгая была.

Я еще в карантине была, мне прислали посылку: сапоги, цветные кофты, термо- и корректирующее белье. Хоть ты и на зоне, но хочется минимального комфорта и красоты, а в колонии ходят только в форме — платок, пальто и обувь. Но кто давно сидит и у администрации на хорошем счету, имеют послабление: они могут носить одежду и обувь неустановленного образца. Я обратилась к Яне за помощью, и через некоторое время мне, новичку, разрешили носить свои сапоги и водолазку с блестками. Еще Яна помогла мне с работой. Сначала меня распределили на швейное производство, но там платили копейки — 300-400 рублей в месяц. А потом Яна устроила меня на вольное производство, которое было на территории нашей колонии. Там производили пластмассовые изделия. Зарплата уже 2000 рублей в месяц плюс бонусы за переработку — сигареты и кофе, а это ценный товар в колонии, которым все можно оплатить.

«Забычила — и получился разбой»

Я вышла из Ульяновки в январе 2015 года с настроем, что сидеть больше не хочу. Вернулась в Рыбинск и устроилась на работу официанткой. Директор кафе лояльно отнесся к моей судимости. Все было хорошо. Познакомилась с молодым человеком. Забеременела, потом выяснилось, что он наркоман. Завязать у него не получилось, и мы расстались. Однажды с подружкой поехала в гости, опять пьянка. Видимо, тюремные устои дали о себе знать.

Забычила — и получился разбой. В том же 2015-м мне дали 2,5 года. Мой начальник просил за меня и соседи, поэтому получила по минимуму. Прокурор просил пять лет. Приехала в Можайскую колонию с огромным животом: 36 недель срока. Сама волокла два тяжеленных чемодана, никто из сотрудников не помог. С нами были еще две мамочки с младенцами: одному три месяца, другому девять. Сотрудницы у них молча забрали детей, они спрашивают — куда? Те ответили им по-хамски. Сразу поняла, что здесь все будет очень жестко.

После родов я стала работать нянечкой в доме ребенка при колонии. Декретный отпуск 71 день. У меня были 15 новорожденных, я буквально выползала с работы. Малыши постоянно плачут, потому что голодные, морально очень тяжело. Даже не было возможности увидеть своего ребенка. Впервые сына увидела через четыре месяца.

В Можайке с 2010 года зечки жили вместе с детьми, но потом из-за какой-то инфекции детки стали умирать, и корпус совместного пребывания закрыли. В 2012 году его открыли, но мамочки все равно не жили с детьми. И вот мы — десять мамок — стали ходить к администрации и выбивать совместное проживание. Писали жалобы президенту, уполномоченному по правам человека, по правам ребенка. У меня была подруга Юля, она юридически подкована была — адвокат, помогала нам.

Большинство наших жалоб не уходили из колонии, администрация все время придумывала разные отмазки — просто им не хотелось брать ответственность: это же постоянные проверки, излишнее внимание к колонии. Нас прятали от проверяющих, когда приезжали представители общественной наблюдательной комиссии (ОНК), чтобы мы не жаловались им. Мы, в свою очередь, шли на шантаж, что все расскажем про здешние порядки, если нам не разрешат жить с детьми. В итоге, когда моему Матвею исполнилось восемь месяцев, мы стали жить вместе.

Ничего слаще морковки мой сын не видел. Я была в постоянном поиске вкусняшек для него, витаминов. Конфеты, печенье, фрукты — все под запретом. Можно только то, что в официальном меню, а там только зеленое яблоко. Когда я в первый раз дала ему банан — Матвею было полтора года, — он не знал, что с ним делать. Раз в полгода подруга присылала посылку, а там дефицит: влажные салфетки, подгузники, игрушки.

Когда смотришь на своего ребенка и понимаешь, что ты не можешь ему ничего дать, — это убивает. То, что я родила его в колонии, очень на меня повлияло, я переосмыслила тогда всю свою жизнь. Хочется компенсировать ему все, чтобы Матвей не вспоминал, где он родился.

Потом я опять пошла по кабинетам, требовала изменить методы лечения. Там ужасное медицинское обслуживание, детей закалывают антибиотиками. Когда один заболел, его не изолируют из группы, и он заражает остальных. Сразу всех начинают колоть серьезными препаратами, даже новорожденных. У меня сын теперь как наркоман, его никакие щадящие лекарства не берут, потому что в Можайке их подсадили на Цефтриаксон — антибиотик широкого спектра действия.

У меня на руках восьмимесячная девочка начинала орать, когда приходила медсестра с уколами. Она ее узнавала и понимала, что сейчас будет больно, вцеплялась своими ручками в меня. Этого не забыть никогда!

С этой системой ничего сделать нельзя. Сотрудники тебе говорят: а ты чем думала, когда беременная совершала преступления? И ты не можешь ничего им сказать, потому что это действительно так. Начинаешь объяснять, что это же дети, а тебе говорят: это дети зечек. Какое отношение к нам — спецконтингенту, такое же и к нашим детям. Осознание того, что ты бессильна, очень угнетает.

«Я не в лесбийской теме»

В Ульяновке страсти кипели. А вот Можайская — это колония нравов. За лесбиянство, назовем вещи своими именами, строго наказывали, и там этого было очень мало. Оно присутствовало, но скрыто, завуалировано, напоказ ничего не выставлялось. Если женщины и жили какими-то отношениями, то об этом знал очень узкий круг. А в питерской колонии все это процветало. Все три года там я была в шоке. Знаки внимания — записки, подарки — все как в отношениях мужчины и женщины, за тобой начинают ухаживать, но как-то сложнее и страшнее.

Я, как только попала в колонию, заметила, что одна дама в столовой стала пристально на меня смотреть на обедах. Постоянно ощущала ее пристальный взгляд. Однажды утром на своей тумбочке я нашла горячий кофе, шоколадку и записку. Там было написано: давай пообщаемся. Я поспрашивала девочек, кто принес. И они сказали, что эта женщина. Я встретила ее в курилке и объяснила, что не стоит мне уделять внимание — я не в лесбийской теме. Но она еще полгода проявляла настойчивость, дарила презенты: открытка, гель для душа, какая-то цветная футболка в подарочной упаковке, духи даже, которые в колонии запрещены.

В этой каше варились все подряд, вне зависимости от длительности срока, просто природа брала свое, но для меня это неприемлемо. Я воспитана так, что отношения только с мужчинами. Если вам нравится — занимайтесь, но без меня. Уединялись по-разному: ширмовали шконарь (завешивали простынями первый этаж двухъярусной кровати), на заводе в потаенных местечках… Все понимали, терпели, не обращали внимания. Я, когда видела, не молчала, плевалась.

В питерской колонии, конечно же, наказывали за лесбиянство, и жестко: сажали в ШИЗО, накладывали взыскание. Но все равно там было какое-то человеческое отношение к заключенным. Я это поняла, попав в Можайскую колонию. Там лютые женщины работают. В Ульяновке с начальницей отряда у нас были приятельские отношения, она жила жизнью своих подопечных. У нее 130 человек, и она в курсе жизненной ситуации каждой из них. Мы звали ее мама. Там администрация стимулировала к УДО: если на 100 процентов выкладываешься на работе, участвуешь в самодеятельности, не нарушаешь режим, то получаешь поощрения, благодарности и выходишь по УДО. Поэтому там мало стукачей — нет в них нужды.

В Можайке все по-другому. Там зек «крепит» зека. Что это значит? Стукачество. Внутренний настрой очень злой. Зечки работают, пляшут, вышивают крестиком, но благодарности никому не раздают. Там вообще не выходят по УДО.

«Не имею права опускаться»

13 ноября 2017 года мы вместе с Матвеем освободились, ему было два года и один месяц. До заключения у меня были две комнаты в четырехкомнатной коммуналке. Соседка-бабушка умерла, пока я сидела, а ее дочь продала ее долю. Новые хозяева весь строительный мусор, весь хлам свалили в мои комнаты, в них обвалился потолок, были выбиты окна, сейчас они непригодны для житья. Нужны средства на ремонт, их у меня нет. Первые месяцы мы с сыном жили в кризисном центре, там я прошла реабилитационную программу, чтобы избавиться от тюремных привычек.

Сейчас нас приютила подруга. Планов много, хочется жить нормально, как обычный человек, водить ребенка в садик, работать. Хочу восстановить связи с родственниками, со старшими детьми, восстановить родительские права. Я должна дать Матвею все, чтобы он рос нормально. Дрянь я редкостная, надо было отсидеть два срока, чтобы понять и оценить то, что мне было дано. Теперь я не имею права опускаться. Конечно, я все это заслужила, но есть такая категория людей, которые не осудят, поднимут с земли. Незнакомые люди проявили к нам заботу, внимание и сочувствие. Я им очень благодарна.

***

Галина — одна из участниц проекта «Возрождение», проводимого благотворительным фондом «Протяни руку» совместно с фондом президентских грантов. Проект направлен на адаптацию женщин, освободившихся из мест лишения свободы, в самый трудный для них период — в первые месяцы на воле.

Больше важных новостей в Telegram-канале «Лента дня». Подписывайтесь!